Глава первая

(1943 – 1953)

Бесконечная – от горизонта до горизонта – темная полоса в голубой дымке с раннего утра и до позднего вечера перед глазами. Проснулся чуть свет, взглянул в окно – вот она, кажется, совсем близко, рядом. Рано утром эта полоса едва просматривается сквозь туман, выдохнутый простершимся между деревней и пущей болотом. Потом солнце раздвигает штору, и полоса очерчивается отчетливее, и пуща манит таинственностью. Бежал бы туда, бежал… Но даже маленькому ребенку понятно, что на пути – непроходимое болото – Дикий Никор.

Даже лес за этим безжизненным пространством кажется более мрачным, чем он есть на самом деле.

Дикий Никор – это водораздел. Реки и речушки, которые берут здесь свое начало, бегут как на север, так и на юг. Одни несут свои воды в Балтику, а другие – в Черное море.

На самом деле лес вовсе не мрачный. В нём так много нежных белых ландышей. Но обо всём этом Анатолий узнает потом. Он много чего в жизни узнает. Но… потом. А пока…

…Мать рожала при помощи сельских повитух, на глазах у Михаила, в деревянной хате в деревне Ровбицк. Стояла суровая зима. Ребенок появился на свет 10 января 1943 военного года. Мальчишка сидел на печи и в своем пятилетнем возрасте еще не понимал, что происходит, но появление ребенка впечатлило сильно, и эпизод запечатлелся в памяти – ярко и отчетливо – навсегда. Взрослые пояснили Михаилу, что теперь у него есть родной брат, и что называть его будут Анатолий.

Он, пятилетний Миша, тогда многого не понимал. Например, почему в последнее время люди стали угрюмыми и неразговорчивыми, и что это за слово такое – “война”, которое все произносят со скорбью и ненавистью. И почему приходили к ним какие-то недобрые люди в непривычной черной одежде и с черепами-значками на фуражках вместе с переводчиком-поляком, привязали к яблоне отца и всё чего-то от него добивались, угрожали пистолетом, хотели убить. Мать каким-то шестым чувством догадалась, что нужно делать, побежала в хату, принесла и показала переводчику-поляку фотографию, где отец был в форме польского солдата (жовнежа), и это спасло ему жизнь. Отца не расстреляли, но дали срок – три дня для сборов в фашистский трудовой лагерь всей семьей.

Почему их вместе с другими сельчанами погрузили в машины и куда-то повезли? Поселили в длинные бараки, кормили какой-то невкусной баландой и заставляли много работать на мебельной фабрике. Однажды надзиратель заметил, как Михаил ест найденные на грядке овощи, и сильно побил голодного подростка.

Маленький брат Анатолий вообще ничего не понимал, потому что в лагерь его везли в месячном возрасте. Он лишь плакал от голода и холода. И мама с отцом ничем не могли помочь. Отец искал выход и не мог его найти. Бежать из лагеря (он располагался неподалеку от железнодорожной станции Черновесь в Польше) не получалось. Да и далеко ли убежишь с целой семьей, с двумя маленькими детьми.

Трудно было понять шестилетнему ребенку в июне 1944-го, почему родители обрадовались, когда на лагерь посыпались бомбы. Самолеты, сбрасывавшие смертоносный груз, были нашими, советскими. И хотя каждый знал, что в любой момент можно погибнуть, налеты все равно воспринимались как предвестники скорого освобождения. Михаилу осколки попали в голову и руку. Его спасла мама. А ей помогала местная жительница пани Тереза, которая что-то понимала в медицине. Спасли, выходили. Анатолию от грохота бомбежек сделалось совсем плохо, родители опасались за его жизнь. Но это была не единственная беда. Ребенок страдал еще и от холода и от холеры…

Освобождение действительно пришло вскоре после налетов. Домой добирались пешком и на перекладных. Это был тяжелый, но желанный переход. Поляки дали тощую лошадь, и на телегу посадили хотя бы детей. Однако родное жилище в Ровбицке, к которому так стремились, встретило хозяев негостеприимно. За несколько лет его дочиста разграбили фашистские варвары. В их доме был организован постоялый двор немецких офицеров и белорусских "самооховцев" Кое-кто из родственников оказался расстрелянным за связь с партизанами. С чего начинать жизнь? Да и как ее начинать, если отец опять ушел на фронт добивать врага где-то под Кенигсбергом. И дети не помощники – слишком малые. К тому же больные. Михаил с неполноценной правой рукой, да еще в лагере подхватил туберкулез легких… Иной раз закашляется и изо рта кровь так и льется. Анатолий после Черновеси, после оглушительных бомбежек и трудной дороги домой ни разговаривать, ни ходить толком не мог. Три года носила его мать к бабкам-шептухам по окрестным селеньям. И заговорил сын, и бегать научился так, что и другим ребятам трудно было угнаться за ним. 

Но жизнь как была, так и продолжала оставаться тревожным ожиданием. Ожиданием отца. Полуголодным и нелегким.

Но однажды мир изменился. Вернулся с фронта отец.

Маленький Анатолий не помнил, какой у отца голос (с годовалого возраста не слышал и не видел его). А тут вспомнил. Этот голос источал свет и теплоту. И вселял уверенность. Как и крепкие мужские руки, которые легко поднимали его высоко-высоко и кружили под потолком. Откуда-то брался смех. Видно, он (смех) таился где-то внутри и ждал, когда же его освободит, выпустит наружу, в белый свет этот уверенный в себе человек.

Всплывают в памяти у Михаила сцены из их послевоенной жизни. Вот они едут с отцом и младшим братом Анатолием в Беловежскую пущу, на Чадельский хутор Борисевичей. По обе стороны дороги раскинулись усеянные камнем поля с разбросанными по ним дикими грушами, которые поначалу дети принимают за дубы. Деревня с множеством аистиных гнезд на старых вязах и крытых камышом крышах. Деревья, вставшие перед глазами внезапно высокой медной стеной. Словно колонны. Деревянные колеса, громыхавшие всё это время по каменистой дороге, мягко катятся по хвое.

– Знаете, какая это знаменитая дорога? – спрашивает отец у Михаила и Анатолия.

– Эта? – удивляются они и сколько ни всматриваются в зелено-коричневую ленту между стройных сосен, ничего такого “знаменитого” не замечают. Присыпанная хвоей темная колея. Видели они таких дорог сколько угодно. Разве что полосатый черно-белый шлагбаум на въезде – в диковинку.

– Слушайте. – отец бросает поводья на дно телеги и поворачивается лицом к детям. – По этой дороге возле Криницы и Белого Леска много лет назад ездили на охоту цари. Видите, какие красивые перила у мостика. Таких мостов на этой дороге не пересчитать. Они тоже при царях построены. Когда царь приезжал охотиться, ваш дед Адам Васильевич Борисевич служил у него почтовым ямщиком.

У ребят глаза загораются:

-- А почему наша деревня Ровбицк называется? А та деревня, которую проезжали, называется Криница ? Почему? И пуща почему Беловежская?

Отец ждет, когда они успокоятся, и начинает отвечать:

-- Когда олень на реву, это самое лучшее время для охоты на него. Охотиться – значит, стрелять, бить. Соедините два слова: рев и бить, да произнесите по местному, да еще букву “к” добавьте, – вот вам и название деревни. А криница разве не знаете, что такое?

-- Знаем-знаем, это место, где вода из земли ключем бьет.

-- Ну, тогда зачем спрашиваете? Значит, возле деревни Криница много криниц-родничков. В наших краях многие реки из криниц начинаются. И разбегаются в разные стороны. А пуща Беловежской потому называется, что неподалеку от нее, в городке Каменец, стоит знаменитая круглая крепость, каких нигде на земле нет, и называется она Белая Вежа. Это памятник архитектуры Х111 века.

Поведал отец и об истории названия села Сухополь. Когда-то предки поставили на сухом поле, меж болот и лесов, церковь, отсюда и название поселения.

Необычайно интересно слушать рассказы отца о родной земле, узнавать от него о наполеоновских полках, пестрыми колоннами двигавшихся под Городечно на битву с армией генерала Тормасова. И о летучих отрядах предводителя восстания 1863 года Кастуся Калиновского. И о горестном беженстве первой мировой. И о легендарных конармейцах Тухачевского, двенадцать из которых, погибшие 27 июля 1920 года, покоятся под скромным обелиском возле деревни Криница. И о забастовке пущанских лесорубов начала тридцатых, в которой он тоже принимал самое активное участие. И о памятном тридцать девятом, когда по пущанским дорогам прогромыхали краснозвездные танки, а отец с командой единомышленников встречал их цветами в Сухополе…

Каждый раз, когда в огороде созревали еще дедовские груши-цукровки, отец бережно срывал большие плоды солнечного цвета и укладывал в телегу на специально подостланное душистое сено, чтобы отвезти на расположенную в Беловежской пуще, в урочище Никор погранзаставу, Анатолий просился в попутчики и помощники. Отец часто брал его с собой. На заставе в домиках жили семьи пограничников. Они охотно покупали груши, а маленький Анатолий мечтал о том, что, когда вырастет, обязательно посадит сад. Большой – на целую сотню плодовых деревьев. Тогда он только до ста и умел считать. А еще, насмотревшись на красивых, подтянутых пограничников в зеленых мундирах и фуражках, тайно решил, что в будущем станет военным. Эти фуражки еще долго стояли у него в глазах. По дороге же обратно забывал обо всем на свете, даже о своих мечтах, и, раскрыв глаза, любовался природой. И слушал рассказы отца о Пуще. Узнавал все больше и больше нового. Ведь об этом заповедном крае можно говорить бесконечно, потому что он богат не только своей естественной красотой, но и историей. Прежде всего, как сохранившийся осколок-фрагмент огромного древнего лесного массива, еще в Х111 веке простиравшегося от Балтийского моря до Буга и до Днепра. Беловежская пуща как старый девственный лес упоминается еще в 983 году. В доисторические времена на ее территории обитали мускусный бык, пещерный медведь, северный олень, мамонт и много других крупных животных. А человек здесь появился еще в неолите, т.е. в новом каменном веке – 6-4 тысячи лет до нашей эры. В карьерах и по берегам рек археологи нашли множество каменных орудий труда. Первые письменные свидетельства об обитании на территории пущи воинственного племени ятвягов, занимавшихся охотой и рыбной ловлей, содержатся в Киевских летописях. Это отважное и могущественное племя часто совершало набеги на соседние земли. Бывали здесь татары и немецкие рыцари. Пуща попеременно становилась вотчиной то киевских и литовских князей, то польских королей, а с 1795 года – русских царей.

С переходом пущи во владение российской короны она стала местом проведения пышных охот. Первым русским царем, посетившим пущу для охоты в ней, был Александр 11.

Въезд императора в пущу был помпезным. Вся дорога по обе стороны освещалась кострами и смоляными бочками, а возле дома, предназначенного для царя, сверкала иллюминация. Толпа крестьян, в которой обязательно были его, Анатолия Климца, предки, встречала царский приезд приветственными криками. И с предками, как и с другими простыми людьми, встречался самодержец. Тогда он особое внимание проявлял к отставным военным, с которыми милостиво беседовал, спрашивал, кто в каком полку служил, и приказывал выдавать им по рублю, а награжденным георгиевским крестом – по три.

За несколько дней первой царской охоты было убито 96 зверей, из которых только зубров оказалось 28.

В память об этой охоте на месте ее проведения был установлен чугунный зубр в натуральную величину.

В 1894 году в пуще, на высоком берегу реки Наревка, воздвигнут красивый царский охотничий дворец…

Вот по каким легендарным, прославленным, великим местам они с отцом катят в телеге и восхищаются сдержанною силою вековых дубрав, таинственностью густых ельников, гордою осанкой корабельных сосен…

Детям еще не дает покоя и такой вопрос: неужели Дикий Никор можно осушить? Он же такой огромный. Как же его можно сделать сухим, если он проглатывает каждого, кто сунется в болото? Даже шестиметровый шест погружается в него полностью.

После такого вопроса отец надолго задумывается:

-- Сам не знаю, как его можно осушить и надо ли осушать. Как бы мы этим и всю пущу не иссушили. Но... Партия приказывает. А я в колхозе представитель партии. (К этому времени Павел Антонович Климец уже работал в созданном им же колхозе заместителем и секретарем парторганизации, а руководил хозяйством временный посланец Шерешевского райкома КПБ Веремейчук).

Дети пока далеки от циркуляров и других руководящих документов. Они радуются красоте природы.

Ветви цветущей ивы и жужжание шмеля, песни птиц и глухариные предзорья, брачный рев оленей и мышкование лис, багряная листва и коричневые шляпки боровиков – несравнимая ни с чем поэзия родной пущи, которая не только вокруг, но уже и в душе подростков.

Черный бархатный шмель, золотое оплечье
Заунывно гудящий певучей струной
Ты зачем залетаешь в жилье человечье
И как будто тоскуешь со мной

За окном свет и зной, подоконники ярки
Безмятежны и жарки последние дни
Полетай, погуди и в засохшей татарке
на подушечке красной усни

Не дано тебе знать человеческой думы
Что давно опустели поля
Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый
Золотого, сухого шмеля 

Приятен запах прелых листьев и древесины в глубине леса, волнуют воображение птичьи перепевы и белые ландыши. Тысячи колокольчиков. Вот они уже в руках. Пахнут свежестью. Потом дома эти цветы в обрамлении зеленых листьев еще долго напоминают об этой поездке. И взор невольно устремляется туда, где за диким безмолвием болота протянулась от горизонта до горизонта подернутая дымкой темная полоса величественного, заповедного, древнего леса с ландышами в тенистых ложбинах.

Сюда, в лес, в пущу тянут не только таинственность и красота. Здесь летом столько боровиков, а в болотистых прудах столько рыбы, что только не ленись. А если у тебя есть настоящий друг – походы с ним по лесным тропам и по бездорожью желаннее любого другого развлечения.

У Анатолия есть друг. Это сосед Вася с интересной фамилией Рубель. Его дом вот – рядом, через огород. И от дома к дому у них проделаны секретные ходы, о которых, как им кажется, никто из взрослых, и вообще никто, не догадывается. Отодвинул массивную штахетину, сделанную из расщепленного ствола молодой ели, и лаз готов. Вася старше на каких-нибудь полтора года, но для настоящей дружбы эта разница в возрасте не помеха; о ней ни один, ни другой даже не догадываются. Просто дружат.

За грибами – всегда вместе. Идут себе по лесной тропке к “своему месту”, о котором знают только они и где боровики и подосиновики растут только для них, Анатолий кошелку на голову – шагает себе, смеется, насвистывает что-то. Стенка кошелки закрывает глаза, а ему хоть бы что. Знает каждую пядь этого леса. А захочет подурачиться – прямо на дерево пойдет, упрется в толстый шершавый ствол, потешает Василия.

Вдруг выскочит прямо из-под ног заяц и тотчас исчезнет в кустарнике. Косули вскинут головы и настороженно будут следить за пришельцами, пока кто-нибудь из ребят не возьмет палку и не стукнет ею о дерево. От этого звука стадо сорвется с места, и можно понаблюдать, как легко и грациозно бегут эти красивые, со светлыми пятнами на рыжих боках, животные. Завидев издали кабана либо наткнувшись на свежие кабаньи следы, либо уловив краем уха хрюканье – на всякий случай оба подыскивают подходящее, с сучками, дерево, на которое можно быстро взобраться в случае опасности. От зубров тоже лучше держаться подальше. Особенно если мать-зубриха – с детенышем. Они уже наслышаны о том, как улепетывали от разозлившихся зубрих некоторые взрослые жители деревни, поэтому, увидев неподалеку горбатых лесных великанов, быстро уносят ноги.

Рыбу ловить привыкли по воскресеньям в зеленых, тенистых прудах и канавах сплетенной из лозы колыскою. Дети в семьях вышли из того возраста, когда их нужно укачивать, и колыска для малолетних рыбаков – как раз то, что надо. Бывало, что в ход шли обычные коши. Наловчились даже голыми руками орудовать. Самая лучшая рыбалка – в Старом Рву. Вьюнов всегда попадается много. Каждая вытащенная щука добавляет азарта. И тогда уже не жалко сил. Потом, уставшие, набрасываются на скудную еду, прихваченную в кармане. Этой едой мог быть кусочек крестьянского сыра. Как-то Василий, старший да и ростом повыше, полез сам в воду, а Анатолий ловил рыбу, которую друг выбрасывал на берег. Наловившись и устав, Василий предложил перекусить. И вдруг выясняется, что кусочка сыра, а это весь их провиант, нет. Голодный Анатолий и не заметил, как, откусывая понемногу, съел весь “обед”. Неловко стало Анатолию. Но друг на то и друг, чтобы понять и простить. Конечно же, он не обиделся, наоборот, долго успокаивал своего младшего товарища, который, знал это точно, на плохое не способен, потому что сам всегда последним делился с друзьями.

-- Бежим, -- вскрикнул один.

-- Бежим, -- повторил второй.

И оба остались стоять на берегу. Когда вдвоем, ничего им не страшно. Даже гроза.

Но вот лес глухо зашумел, вершины высоких корабельных сосен качнулись, потерлись друг о дружку, о черные клубы вверху, по воде пробежала рябь, резко похолодало, и ребята, схватив снасть и кошелку с мелкой рыбешкой, припустили что есть силы вдоль берега в сторону деревни. Но уже через минуту небо над ними разверзлось и окатило друзей прохладным ливнем. Инстинкт самосохранения загнал их в кусты лозы. Забравшись в середину под густые ветви, словно под огромных размеров зонт, сидели там между множества тонких гибких ветвей и так тесно жались друг к другу, что казались единым целым. Этот куст, казалось, породнил их. Здесь они почувствовали тепло, исходящее от одного тела к другому и от одной души к другой.

Ливень смыл даже чувство времени, и когда наконец сверкнуло солнце, ребята удивились, что оно еще довольно высоко. Шлепая босыми ногами по лужам, по мокрой траве и хвое, наступая на грибы съедобные и несъедобные, бегут двое путешественников от куста ракиты до лещины, от кривой березы до ольхи, от луговины до пригорка. Вот юркнули в чей-то огород, а выскочили, словно мыши из нор, каждый у своей хаты.

Вздохнули облегченно родители. Накормили своих робинзонов. А у тех уже новый лесной поход на уме.

Оба сидят на печи и думают об одном и том же. О Тарзане. На обычной белой простыне, вывешенной на стене родной школы, под звук мотора вдруг оживает яркая и необыкновенно интересная картинка. На ней красивый и ловкий юноша легко, как белка, прыгает с ветки на ветку, дружит со зверями и попадает в такие перепалки, что дух захватывает. Это справедливый, добрый и очень сильный герой. Хочется стать похожим на него. В будущем. А пока хочется еще и еще раз смотреть завораживающие кадры. Как обмолвился заезжий киномеханик, это трофейный фильм, привезен он из Германии после ее капитуляции. Чтобы посмотреть его, надо заплатить десять копеек. А где же их, те копейки, взять? Вот сидят ребята и думают: где, взять деньги?

И решение пришло. Как это где! В лесу, на болоте! Надо заготовить побольше лозовых прутьев, содрать кору, высушить ее и сдать заготовителю лыко. Он платит 20 копеек за кило.

Одержимый этой ценной идеей, Анатолий скатывается с печи и стремглав летит через огород, только голова подпрыгивает, словно мячик, над высоким бульбяником, к Василию. Забыл даже о своих секретных ходах.

И вот они уже в пути.

Идти надо до Бобинца – притаившегося у самой Пущи хутора. Вот он заклубился вдали пышными зелеными кронами груш и яблонь на фоне лесной громадины. Вот уже и кустики лозы нет-нет да и прокидываются на пути. Но эта лоза пока недоступна. Добираться до нее надо либо по трясине, либо по пояс в воде… А возле хутора и сразу за огородом этого добра полно везде. Подходи и ломай, сколько унести можешь. А унести отсюда прутьев надо как можно больше. Наломать-то их не проблема – наловчились.

Зато обратный путь с огромными пучками на плечах, стянутыми лозовыми же перевяслами, кажется бесконечным. Солнце уже палит нещадно, испарения, и те кажутся горячими, а две лозовые ноши, под которыми не видно ребят, упорно подвигаются всё ближе и ближе к деревне по ту сторону болота.

Короткий отдых на пригорке. Вылазка в березовую рощу. Минута-другая, и изголодавшиеся ребята уже подкрепляются крепкими молодыми сыроежками. И снова в путь.

Обдирать кору – что может быть легче. Особенно если делаешь эту работу вдвоем. А вот ждать, когда же она наконец высохнет, чтобы поскорее сдать и получить заветные деньги, с помощью которых можно снова погрузиться в сказочный мир приключений Тарзана, -- это трудно.

Коры по обыкновению получалось больше килограмма, и денег хватало на тетради и другие школьные принадлежности, спички, керосин для родителей и даже на вкусные, с мармеладом и другой начинкой внутри, конфеты-подушечки.

А если лозы мало, можно насобирать зеленых шишек. За них пусть не много, но тоже платят.

И вот в деревне снова передвижная киноустановка, снова дюжие сельские парни отодвигают к стенам школы тяжелые перегородки, которые отделяют один класс от другого, и помещение становится просторным, как кинозал, снова ревет дизельный двигатель, снова на экране появляется мускулистый парень – благородный житель джунглей. Джунгли – тоже огромный лес, но совершенно не такой, как их пуща, с другими деревьями и животными. Они – Анатолий и Василий – тарзаны в своем лесу, и представляют себя в сомкнутых в высоте сосновых кронах такими же проворными, как герой фильма в кронах пальм и других широколистых тропических деревьев.

После фильма еще несколько дней каштаны кажутся им пальмами, а обычный виноград – лианами. Сами же себе – Тарзанами. Правда, полесскими, разъезжающими по чащобам не на слонах, а на горбатых зубрах.

Ах, лоза. Столько всего дарила и дарит лоза. Как только ребятишки прослышали, что в деревне Попелево, в пяти километрах от Чаделя (а до Чаделя примерно столько же) кто-то продает так называемые детекторные радиоприемники, и что стоят они по десять рублей за штуку, снова отправились к Бобинцу. Работали до изнеможения. А потом изнемогали от дальней дороги в Попелево. Но приемник добыли. И так радовались, когда в доме ящичек начинал говорить человеческим голосом. И не только говорить, но и сообщать интересные и, по всей видимости, очень важные новости. Рассказывать о далеких странах и разные истории. Как же все это захватывало и волновало. Самому хотелось куда-то ехать, познавать мир. А прежде всего быть полезным маме, братьям, другу Васе Рублю, еще одному другу Пете Янюку и его старшему брату Васе, который одних лет с Васей Рублем, тетям и дядям, вообще всем добрым людям, которым с радостью раздаривал красивых щенят от любимой собачки Жучки. Ну, а пока ему хватало своей деревни и ее окрестностей, а также бесконечно огромной, богатой и таинственной Беловежской Пущи.

Но шло их детство. Та пора, когда задумываешься вовсе не о сложностях жизни, а просто радуешься всему, чему только можно радоваться. Первым листьям, звону ручьев, кислому яблоку, которое только-только завязалось, птенцам в гнездах, скворцам в собственноручно сработанных из отходов отцовского мебельного производства и водруженных на груши и яблони скворечнях. А сколько радости приносит одно лишь купание в Старом Рву неподалеку от деревни Левки. Этот ров проходит через весь Дикий Никор и за хутором Бабинец впадает в пущанскую речку Наревку, на которой стоит царский охотничий дворец.

Вернусь. И разрою тайник
под сенью крушины болотной...
Так сыростью пахнет от книг
со стертой уже позолотой.

И клятва - дружить до конца!
И компас со стрелкою ржавой,
и леска с крючком на ельца -
все стало трухой залежалой.

А запах разрытых корней -
такая нетленная сладость!
Болото. Крушина. И радость,
которая грусти мудрей...

Еще одна летняя забава – выгонять “на ранки”, это значит, на утренний выпас, лошадей. Выгонять их надо с зарей, ехать на теплой лошадиной спине два-три километра, а потом пускать их по росе. Приправленная росой трава, наверное, для гнедых наилучшее лакомство, которое они поедают с удовольствием. А ребятам удовольствие прокатиться, посидеть час-другой у костра.

Или выгон со старшими подростками на пастбище коров. И под Бабинец гоняли, и за Бабинец в Пущу, и к Левкам, где Старый Ров… В этот раз у самой Пущи, в подлеске остановились. Коровы мирно себе пасутся между кустов, а ребята уже костер развели, завернули в золу несколько картофелин. Кто-то достал кусочек сала и разделил на всех. Старшие то и дело посылают детей проверить, на месте ли скотина. Как-никак лес. Перекусили, разлеглись на мягкой траве. Анатолий, как и все остальные ребята, разглядывает запутавшиеся в вершинах осин и сосен белые облака.

Кто-то из ребят нарушил покой:

-- Смотрите, смотрите, черная белка. – он вскинул черный от уголья и жира палец и указывает им на толстую осину-одиночку.

-- Черных белок не бывает, -- авторитетно заявляет Анатолий.

-- А вот и бывают, -- стоит на своем мальчишка в выцветшей до неузнаваемости отцовской кепке. – Красные живут на соснах, а черные – на осинах.

С помощью солдатского ремня он мгновенно взбирается по гладенькому стволу на осину, останавливается напротив дупла, засовывает в отверстие детскую руку… Через мгновение сверху раздается истошный крик. Вслед за рукой из дупла вылетает черный зверек. Он несколько раз кувыркается в воздухе и приземляется на мягкую подушку из мха и хвои. Но не вскакивает и не убегает, а остается недвижимо лежать на земле.

-- От страха окочурился, -- высказывает предположение старший пастух.

И все бросаются к черной белке, которая на поверку оказалась обыкновенной куницей.

Гибель зверька всех впечатлила: надо же, испугался-то как.

-- Там, наверное, малыши остались, -- размышляет вслух Анатолий.

-- Вот бы забрать их домой, вырастить в клетке, а потом шкурки на мех пустить, -- подхватывает эту мысль кто-то постарше.

-- А кормить чем? Они же мясом питаются, -- хитроумно заступается за предполагаемых детенышей куницы Анатолий.

И больше к этому разговору мальчишки не возвращались.

Играли в свои детские игры, рассказывали невероятные истории. Одна из таких историй – о Сухопольской церкви, где крестился, пожалуй, каждый из ребят, в том числе и весь род Климцов. Сухополь – это соседняя деревня. Теперь ее хотят закрыть, потому что взрослые решили, что Бога нет, и учителя постоянно твердят, дескать, от церкви одни неприятности. Но церковь как действовала, так и действует.

Но история, которую рассказывает самый старший парень с той, западной, окраины Ровбицка, все равно интересная. Давно, много сотен лет назад проходил по здешним местам казак. Остановился он на ночлег в лесу, а икону, которую всегда носил с собой, повесил на сук. Утром же неизвестно почему спешно покинул это место. А икона осталась. Через какое-то время она была обнаружена местными крестьянами. Но кто бы ни пытался перенести ее домой, упорно возвращалась на своё место. Лишь с молитвою удалось сельчанам “уговорить” святой образ Божьей матери Казанской переселиться поближе к людям в Сухополь.

Деревянный храм, между тем, сгорает в пожаре. Приехавшие на пепелище представители Брестской консистории засвидетельствовали, что и подлинник, и копию огонь не тронул, и они остались невредимыми. Но подлинник вскоре исчез. А куда – никто этого не знает.

Теперь то место, где икона была найдена, называется Казаковка. А сухопольский храм, воздвигнутый заново в 1903 году, Кресто-Воздвиженским.

Детям интересно: какие еще такие чудеса творила икона? И рассказчик начинает перечислять эти чудеса. И они представляют себе картины исцеления людей, изгнания из них бесов и всякие другие. И совершенно уже забыли о том, что в школе их учат не верить всем этим религиозным сказкам.

Вот так, открыв рты, они и рассказы Васькиного отца слушают. А отец у Васи Рубеля и в самом деле необыкновенный; семь лет, начиная с 1894-го, служил во французском легионе. В праздничный день соберет он толпу зевак, причем не только детей, но и взрослых, и все слушают и вопросы задают. Анатолий тоже весь во внимании. Ему жаль дядьку Василия, который столько натерпелся на чужой земле, а когда уже возвращался домой, то на таможне в Одессе у него конфисковали много всякого добра, в том числе и отрез очень хорошей ткани, а вот хромовые сапоги с длинными халявами он все-таки привез, и теперь вот сидит в них и рассказывает о далеких и экзотических странах - Ливии, Тунисе, Алжире, Марокко. Повествования-были у него вовсе не грустные, скорее наоборот, веселые, а то и по-настоящему героические. А когда начинал то ли в шутку, то ли всерьез припоминать, как лягушек там ел и какие они вкусные, начинало тошнить. Самые же недоверчивые слушатели спрашивали, смог бы или не смог у них на глазах съесть лягушку.

-- А вы наловите мне этих тварей да принесите сюда, сами увидите, -- говорил, улыбаясь, дядька Василий.

И Анатолию снова становилось жалко этого доброго и веселого человека, который так часто бывал на грани жизни и смерти. Он поеживается при воспоминании о том, как сам недавно едва не погиб в болоте. Из-за собственного любопытства. Как-то раз, наслушавшись рассказов взрослых о том, что волки после войны совсем остервенели, режут и режут овец и телят, он в свои неполные девять лет думал не о домашних животных, а о таинственном хищнике. Какой же он? Хоть бы краем глаза увидеть.

И вдруг по деревне прокатилось известие: охотники застрелили матерого зверя, он теперь в соседнем селенье Бабинец. Любопытные тотчас отправились взглянуть на серого. А он маленький, от него отмахнулись. К обеду любопытство одолело окончательно, и он сам, в одиночку, пустился в дальний путь. Анатолий думал, что идет в соседнюю деревню, а ноги несли его в пущу, туда, куда всегда стремилась его душа.

Шел долго, до изнеможения. Когда сумерки позднего летнего вечера сгустились так плотно, что в них потонули кусты, сделалось жутко. Двигаться дальше не хватало сил. Из-за огромного облака выплыл месяц, тут и там над головою засверкали звезды, но теперь уже они не манили к себе своей таинственностью, как раньше, и вообще были ему безразличны. Внизу, под ногами, тоже были звезды. Он уже знал, что это светлячки, поэтому не боялся их. Впрочем, теперь уже и они были ему безразличны. А когда откуда-то издалека донесся до его обостренного слуха жуткий протяжный вой, по коже пробежали мурашки. И вот снова… Протяжные, леденящие звуки, кажется, приближаются. Крикнул бы, да голос пропал. И бежать некуда. Он и не помнит, как оказался в кусте посреди болота. И что это за куст, тоже не помнит. И даже не знает, спал или не спал. К счастью, зверь, которого он так боялся, так и не появился. Но страшнее волка оказались крохотные надоедливые насекомые, от которых не было сил отбиться. Лишь к вечеру следующего дня его случайно нашли в том лозовом кусте проходящие мимо сельчанки. Изможденного мальчугана уже “доедали” огромные (теперь таких, поди, и нет уже) болотные комары.

Едва оправившись от недуга, причиной которого стали война, лагерь, долгая дорога домой, он снова был на волоске от смерти. Второй раз за свою еще недолгую жизнь.

Впрочем, это происшествие ничуть не отбило у него охоту познавать окружающий мир. Его одинаково тянуло в Беловежскую пущу, во всякие интересные места за околицей и в тот мир, который открывали ему книги. Только-только научившись читать, уже не мыслил себя без чтения. Особенно полюбились “Дальние страны” Аркадия Гайдара. На земле, оказывается, так много всего интересного -- даже детского воображения не хватало, чтобы всё представить. Неодолимо тянуло в эти дальние страны. И когда в школе появились такие предметы, как география, биология, история, домашние задания всегда были у него перевыполненными, и отвечал на вопросы полнее, чем от него требовалось.

Тягу к странствиям и приключениям подогрела потом еще и приключенческая повесть “Остров сокровищ” Стивенсона.

Книга “Никогда не забудем”, в которой народный писатель Беларуси Якуб Колас собрал воспоминания детей-узников фашизма, будила в нем воспоминания. Голод и холод, грохот разрывающихся бомб… Это всё, что могло сохраниться в еще только зарождающемся сознании. А книга рисовала картинки того, что пережил, но понять в силу возраста не мог. И в сердце рождался протест против всяческого насилия, от кого бы оно ни исходило.

-- Вот когда я вырасту, никогда никого не обижу. Буду только защищать, -- делился своей голубой мечтой с другом Васей.

-- Я тоже, -- вторил ему приятель.

И оба в этот миг чувствовали себя почти взрослыми.

А однажды брату Михаилу пришла по почте бандероль из детской республиканской газеты “Пионер Беларуси”. Распечатывали вместе, затаив дыхание. И вдруг оба ахнули от радостного удивления: “Книга!” Это была “Повесть о настоящем человеке” Бориса Полевого. От нее оторваться было просто невозможно. Маресьев. Какой же он сильный и стойкий. “Я тоже, буду сильным, как этот мужественный человек. И пускай мне будет нестерпимо больно, я никогда не подам вида, что мне плохо. – думал Анатолий, перечитывая несколько раз удивительную историю о безграничной силе духа человека. – Я никогда не сдамся, как бы трудно ни было. Буду настоящим человеком.” Этими своими потаёнными мыслями мальчишка не делился ни с кем, даже с лучшим другом. Об этом не должен знать никто, кроме него самого, иначе ничего не получится.

Никто так и не узнал, что же такое подтолкнуло Анатолия по утрам бегать и делать зарядку, подтягиваться на школьном турнике, накачивать мускулы и никогда и ни при каких обстоятельствах не изменять этому своему однажды принятому правилу. Иной раз к нему присоединялся Василий, но быстро остывал. Анатолий подбадривал друга, звал за собой… и кое-чего добивался. Еще на школьном дворе ребята соорудили волейбольную площадку, и Анатолий был на ней завсегдатаем и самым активным игроком.

Подхватившись, он видит отца, но в полудреме не находит силы подняться и что-то спросить у него или просто прижаться к нему, чтобы успокоить выскакивающее из груди сердце. И снова проваливается в сон. Теперь уже чистый и безмятежный.

Утром проснулся немного позже обычного, и отца уже не застал. Отец ускакал на лошади в поле.

По хозяйству набралось работы, так что вряд ли удастся проверить грибные или рыбные места. Или сходить за лозой. Надо помочь матери прополоть грядки, скосить межевую траву, помочь старшему, Михаилу, сложить в костер дрова.

А завтра в ночное – пасти лошадей. А послезавтра…

Дни интересные. А он уже чувствует самого себя в этом лесном мире. Он не теряется даже на болоте. Он изучил наизусть систему кладок через гиблые места, и в пущу может пробраться напрямик. И пробирается. И каждый раз приносит домой ландыши и ягоды.

В этот день с ночи лил дождь. Вчера вечером, когда засыпал, мать сидела у окна и всматривалась в непроглядную темень. Он знал, почему она так тревожится. Каждый раз, когда отец до полуночи задерживался на работе, она точно так же сидела у окна и смотрела туда, где был отец. И если не видела его глазами, то уж сердцем – наверняка. А после того, как ночью кто-то камнем разбил окно, тревога и вовсе редко сходила с ее лица.

Шумел дождь. Этот убаюкивающий шум не мог успокоить разве что мать.

Утром засверкало солнце. Но на улице повсюду стояла вода и мчались сверху вниз – с улицы во двор, со двора в огород, с огорода в болото -- ручьи. Значит, лило всю ночь.

Ближе к обеду во дворе появились родственники и чужие люди. Лица у всех печальные, а глаза мокрые и красные.

Гроб сельские мужики поместили на распахнутый кузов грузовика. Этот грузовик появился в колхозе не очень давно и за ним он с ребятами немало побегал следом. Теперь вот он снова преследует грузовик сзади. Правда, в этот раз медленно-медленно. Они провожают отца в последний путь. За ними, самыми родными, движется множество народа со своей и окрестных деревень. Рядом с ним идут, склонив головы, брат Миша и друг Василий.

Следы на мокром песке глубокие и отчетливые.

Такой же глубокий след оставил на земле и его отец.