(1953 – 1957)

-- Сынок.

Анатолий подхватился. Показалось, что его позвал отец. Нет, это дядя… Добрый и участливый дядя Михаль Климец из Криницы. Он присел на край лежанки – высокий, жилистый, с обветренными, словно вылитыми из бронзы, лицом и руками, и тяжелой, жесткой своею пятерней погладил мальчишку, взлохматил его прямые, словно проволока, непослушные волосы.

-- Что делать-то будем, Толя?

Мальчишка не знал, что ему делать, и лишь недоуменно пожал плечами.

-- В детский дом пойдешь?

-- Пойду. – Он уже знал, что мать хлопотала об их отправке на учебу, потому что сама по болезни не в состоянии была ни содержать, ни воспитывать сыновей.

Мать болезененно пережила смерть отца. И стала инвалидом. А дядя Михаль хорошо знал директора Шерешевского детского дома, который немного раньше работал директором школы в соседней деревне Белый Лесок, расположенной у самого въезда в Беловежскую пущу. Вот и пошел он к этому человеку, имя которого – Роман Сафронович Каптур.

-- Что ж, в детский дом так в детский дом, -- постановил дядя Михаль. – Районная власть уже дала добро. Поедем.

Анатолий только сейчас по-настоящему осознал, что сегодня он надолго простится с родным домом и родными местами, и что жизнь его вот-вот должна круто измениться.

-- А какой он, этот детский дом? – он задал этот вопрос словно для того, чтобы оттянуть время отъезда.

-- Это, племянник, казенный дом. В нем ты будешь сытый, чистый и под надзором. И учиться там тебе легче будет. Книжки выдадут, тетрадки и всё такое.

-- А хата, мама? – недоуменно обвел глазами родные стены Анатолий. Рядом стоял и внимательно смотрел на дядю Михаля и на Толю, за которым в последнее время ходил, словно приклеенный, трехлетний Александр.

-- Приезжать будешь. Или приходить. Хотя… Далеко для тебя -- 18 километров, -- неумело успокоил дядя Михаль. – А Сашу сегодня тоже забирают в детский дом.

-- Значит, мы будем вместе?

-- Его в другое место, в Кобрин определили, в дошкольный детдом. Но это не беда. Встретитесь когда-нибудь.

Потом они вместе катили в телеге туда, где Анатолия ждала совсем иная, не похожая на ту, к которой привык, жизнь.

Анатолий и Саша сидели в телеге. Дядя Михаль и брат Миша шли рядом.

И хоть Анатолий всегда мечтал о путешествиях и новых впечатлениях, было как-то не по себе. Хорошо, что рядом такие надежные и добрые люди как дядя Михаль и брат Михаил. Уж они лишь бы куда не отправят.

Детским домом оказались разбросанные на окраине поселка на небольшом пятачке земли обычные на первый взгляд хаты.

Сам райцентр Шерешево показался большой деревней. Хотя над ней величественно возвышались башни костела и церкви. Пока добрались сюда, изрядно притомились. Ехали-то в обратную от пущи сторону. Анатолий физически ощущал, как натягивались связывавшие его с пущей и родной хатой, Васей Рубелем и другими друзьями нити. Натягивались, но не рвались.

Дядька Михаль, чтоб хоть как-то поразвлечь парня, выкладывал ему всё, что знал о Шерешево, что скопилось за многие годы в его цепкой памяти. Пусть привыкает к новому своему месту уже в дороге, пусть ожидание встречи с ним возбуждает не страх, а интерес.

Заметив, что ярмарки мало интересуют племянника, перевел разговор на другое.

-- А когда-то в этом поселке была самая знаменитая во всей округе иконописная школа. И в Минском музее хранится “Шерешевское Евангелие”, которое вот в этом поселке писали.

-- Когда же это было? – Анатолию стало интересно.

-- Может, триста, а, может, и все четыреста лет назад, -- прикинул дядя Михаль.

-- Но Бога все равно нет. Так учителя говорили.

-- Толя, не нам об этом судить. А то, что иконописная школа в Шерешево была и что иконы здесь делали искусные – правда.

-- А почему оно так называется – Шерешево? – Когда Анатолий произносит это слово, в глазах почему-то начинают мельтешить огромные желтые шершни.

-- Говорят, жил-был в давние-прадавние времена добрый человек по имени Шереш. Кто-то смеялся с его чудачеств, а кто и святым называл. Так вот, однажды этот Шереш решил отшельником стать, уйти подальше от людских наговоров. Облюбовал он себе место в лесной чаще, на берегу небольшой речки (теперь она называется Лесная Левая), поставил дом. А со временем рядом другие люди селиться стали, чтоб жить в тишине и спокойствии. Но и тут покоя шерешевцам не было. Как только какая-нибудь война, войска обязательно через Шерешево проходят. И поляки, и шведы, и французы, и кайзеровцы, и фашисты – все тут бывали. Уж очень путь через это местечко удобный: на Гродно – через Сухополь да Попелево, а из Белостока на Пружаны – через Гайновку и Криницу. Не сладко и теперь здесь людям живется.

Дядька Михаль приумолк. Впереди уже виднеются постройки.

-- Интересно, какой он был – этот Шереш?

-- А-а, ты об этом, -- облегченно вздыхает провожатый. – Не оставил он своего портрета, представляй, как хочешь.

Анатолий представил его похожим на еще одного своего дядьку, родного брата отца Ивана Антоновича Климца, прозванного в народе Цагельником, потому что ровбицкой цагельней владел. Это теперь она государственная. Даже работать у него приходилось, и очень понравилось, как этот человек дела ведет.

-- У тебя здесь, Толя, тоже родственники есть. Если успеем, свожу к ним. А если не успеем, значит, в следующий раз.

-- Знаю. Это дядя Александр и тетя Саша.

-- А дядя Володя кем работает?

-- Он не дядя, а твой двоюродный брат. Только постарше. Он бухгалтер. И с твоим вторым дыоюродным братом Иваном на мандалине играть умеют. Как-нибудь побываешь у них, послушаешь.

Лошадь остановилась.

-- Ну, вот и прибыли, -- объявил дядя Михаль и спрыгнул с телеги.

-- Это детский дом? – удивился Анатолий, оглядывая деревянные хаты на окраине Шерешева и пробегаясь глазами по надписи на стене одного из зданий – улица имени Молотова.

-- А ты что, дворец хотел увидеть?

Подросток пожал плечами и пошел вместе с дядей Михалем и братом Мишей к директору казенного дома. Перед старой, с потрескавшимися филенками, дверью остановились.

-- Постой здесь. А я зайду поговорю.

Через минуту дверь отворилась:

-- Заходи. Роман Сафронович хочет посмотреть на тебя.

Директор оказался крепким и уверенным в себе мужчиной примерно одного с дядей Михалем возраста. Он по-отечески взглянул на мальчишку. И хоть из-за стола не выходил, Анатолию показалось, обнял его взглядом.

-- А я ведь хорошо отца твоего знал. – Мужчина за массивным столом на минутку задумался. – Работал недалеко, в Белом Леске, директором школы. Таким отцом только гордиться. А уж с дядей Мишей мы-ы… -- и он многозначительно улыбнулся, но тотчас принял серьезный вид. – Согласен в детдоме жить? Не знаешь? Ничего, у нас тебе будет не хуже, чем дома. Сыт будешь, одет, обут, и учиться сможешь, науки разные изучать по высшему разряду. Знаешь, какие у нас тут учителя и воспитатели. Они тебя не обидят. А вот уму-разуму научат. Вырастешь достойным гражданином, как твой отец.

В одной из добротных хат неподалеку от речки Левая Лесная и поселился ровбицкий паренек Анатолий Климец. Здесь уже жили до него несколько ребят. Еще несколько заселились позже. Первым делом – помывка. Приятная, но короткая процедура. Ему бы с полдня в воде поплескаться. После “чистилища” всем выдали чистое белье. Приятное. Почти новое, чистое. И кровати заправлены чистыми простынями. И в комнатах чистота, нет ничего лишнего – кровати и столы. Полы без дорожек, но воспитатели пообещали со временем раздобыть. Тюли и покрывала на кровати – тоже оказались из области мечтаний, как и скатерти для столовой. Но что мальчишкам тюли со скатертями. Вот обуви всем не хватило – это уже проблема. Где ее взять, эту обувь. Хорошо, если подойдут старые штиблеты. А если нет – хоть босиком ходи. А детей больше сотни. И все-таки босиком в школу никто не ходил. Как выкрутилось руководство детдома, один Роман Каптур знает. Потом и верхнюю одежду выдали. И все стали похожи друг на друга.

Когда во дворе он встретил ровбицких ребятишек – братьев Пекачей – радости не было предела. Пекачи тоже обрадовались. Как выяснилось, они здесь давно, с 47 года. Их родителей гестаповцы расстреляли в пуще за связь с партизанами.

За шесть лет жизни в детдоме Пекачи привыкли к нему и знали о нем и о его воспитателях всё. Они сразу же предостерегли Анатолия, что от неотесанных воспитательниц Купряковой и Шутович лучше держаться подальше, потому что от них можно и подзатыльник получить. Причем совершенно незаслуженно. Уж они-то знают. А еще они разузнали, что скоро в детдоме появится столярно-слесарная мастерская. До этого они изредка занимались дома у какого-то дядьки по фамилии Филимович. Потом приехали проверяющие и сказали, что этот человек много получает, но мало работает, и что будет лучше, если в заведении появится своя мастерская.

Анатолий всегда мечтал научиться делать так же искусно, как отец, окна, двери, шкафы, сундуки и даже дома. И вот он, кажется ему, совсем близок к осуществлению этой мечты..

Между тем беседа длилась дальше. Анатолию захотелось узнать, есть ли здесь книги. Пекачи дружно закивали головами: есть, есть, сколько угодно. Правда, свалены они в кучу, но это не беда, в ней разрешают копаться.

Когда Анатолий через некоторое время заглянул в библиотеку, никакой кучи там не увидел. Книги стояли на полках. Правда, когда начал просматривать, понял, что размещены они без всякой системы и не по алфавиту. А выбор большой. И он взял несколько с какими-то серьезными и не совсем понятными названиями.

Через несколько месяцев после переселения к Анатолию приехал старший брат Михаил. Они поели в столовой, после чего Михаил вдруг сказал:

-- В Суворовское училище поступить не желаешь?

-- Я же по возрасту не подойду.

-- Сейчас туда и таких как ты берут. Даже с четвертого класса.

Перед глазами Анатолия тотчас предстали пограничники. Красивая форма, фуражки с блестящими кокардами и ярко-зелеными околышками. Глаза его загорелись.

-- А что мне надо делать, чтобы поступить?

-- Поехать в Минск и пройти медкомиссию.

И Михаил рассказал о том, как он сам пытался поступить сюда, но инвалидам в военное училище хода нет. Показал он и ответы на некоторые свои письма, в которых разговор шел тоже о поступлении.

Это письмо датировано ноябрем 1953-го. Следующее – из Минского Суворовского училища – 1-м декабря того же года:

Потом началась уборка картофеля в недавно созданном колхозе “Парижская коммуна”. И вся детдомовская ребятня высыпала на поля. Почти все дети сельские, к работе привыкшие. Потрудились, и вот они уже с картошкой.

Чужие тети-воспитатели как-то незаметно стали близкими и родными. А тех, кто поднимал на детишек руку, давно уволили.

Школа в Шерешево одна на всех – местных и детдомовских. На занятия и с занятий все идут строем и со своим детдомовским флагом. Все дети -- под присмотром старших. Но это не военный и не лагерный строй. Здесь все чувствуют себя свободно и раскованно.

В серой пыли ракиты.
Треск барабана. Зной.
В ногу шагает сытый
Детского дома строй

Веселый у них поход…

Расположена школа не близко – до нее километра два. Колонна движется вдоль длинного дома Владимира, расположенного в самом центре поселка, пересекает по мосту речку Левую Лесную и исчезает за школьной дверью. Немного дальше, за храмом знаний, красивый и просторный дом дяди Александра. Анатолий уже успел побывать у родственников и остался очень доволен этим, потому что и в одной, и в другой семьях чувствовал заботу и тепло.

Там, где над темным прудом
грустно склонились ракиты,
хлопает флагом детдом.
Курят взатяжку рахиты

Вот барабан и труба
В небе вечернем умолкли.
Ветер несет со двора
в комнаты запах карболки

Ветер шумит все сильней,
шепчутся темные слухи
"В развалинах ночью старухи
варят на мыло детей".

Зябко туда выходить,
где над водою ракиты.
Лучше в окно покурить
Месяц висит позабытый. 

Учебников хватило всем. Учебникам радовались больше, чем одежде и обуви. В библиотеке книг много, сколько хочешь, столько и бери. И он брал. Он перечитал всё мало-мальски интересное. А потом, через несколько лет, еще и ученикам младших классов будет читать вместе со звеньевым Николаем Цитко увлекательные сказки, рассказы, стихи… И не только читать, но и играть с ними в самые разные игры, которые иной раз будут на ходу придумывать вместе с другом сами.

В таком детдоме жить совершенно не скучно. Наоборот, весело и полезно. Здесь чувствуешь себя нужным родной стране и хочется быть полезным ей, полезным всем людям. И пускай себе иной раз нестерпимо поманит к себе пуща, эта ностальгия -– не от плохой жизни вдалеке. Она не мучительная, а светлая. Она была бы, наверное, даже сладостная, если б не мысли о матери: как там она, как борется со своей болезнью, кто кого одолевает? Помогают ли соседи? Какая судьба братьев Михаила и Александра?

Бывает, захочется маму порадовать, написать письмо, рассказать, как ему здесь хорошо и чтобы не переживала. Но вот незадача: она только польской грамотой владеет, потому как закончила три класса польской школы. И все-таки написать послание так хочется. Напишу по-русски. Если сама не разберется, то кто-нибудь из соседей прочитает. И он начинает перечислять самые яркие эпизоды детдомовской жизни. Например, с каким азартом они занимаются во всех секциях, которые здесь есть: футбольной, баскетбольной, волейбольной, легкоатлетической, шашечно-шахматной, плавательной. А недавно их детдом занял третье место в районных спортивных соревнованиях. Их же юношеская баскетбольная команда в этих состязаниях вообще вышла в лидеры.

Хочется написать и о том, как их пионерское звено, которым руководит Коля Цитко, вырастило самый высокий урожай капусты и брюквы. На участке, где и он, Анатолий, немало пота пролил, вес каждого убранного кочана капусты – до десяти килограммов. Теперь они – передовики. А еще они пропалывали в колхозе “Парижская коммуна” зерновые и собрали целую тонну люпина.

Недавно в их детдоме создан детский совет, который участвует в управлении всем заведением.

Не забыть бы и еще одно событие упомянуть. Вместе с другими воспитанниками он принимал участие в походе по историческим местам. Маршрут: Шерешево – Кобрин -- Брест. Во время этого похода они побывали в музее Суворова и на могилах расстрелянных фашистами патриотов, встретились со старым подпольщиком Степаном Потерухой, который много интересного поведал о работе подпольщиков Западной Беларуси в 1921-39 годах.

Много чего хочется написать в письме, передать привет от дяди Александра Борисевича, а еще от двоюродных братьев Володи, Ивана и других родстаенников, потому что они – самая близкая мамина родня. К ним он время от времени забегает.

О чем-то писалось, а о чем-то просто думалось. В 10-14 летнем возрасте он уже не сомневался: я буду таким же добрым, как те, кто был и остается добр ко мне; я вырасту и отплачу им той же монетой, но для этого надо стать сильным и обязательно грамотным; без грамоты нынче никуда; именно грамота открывает перед тобой простор, целый мир…

После таких размышлений еще с большим азартом хотелось учиться, заниматься спортом, активно участвовать в общественной жизни… Словом, жить полнокровно. И хоть иной раз чувствовал усталость, чувствовал, что это предел, что сил больше нет, все-таки не останавливался, работал и работал над собой. Никто не знал, чего это ему стоило, всем казалось, что все дается ровбицкому парню легко. А он не подавал вида. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не жаловался. Даже тогда, когда было совсем невмоготу.

В этот погожий зимний день могло случиться непоправимое. Было воскресенье. Свободный от занятий в школе, Анатолий после завтрака прихватил коньки и направился к речке. Болотистое место замерзло, и по нему можно идти смело. Разве что ноги в иных местах проваливаются в глубокий снег. Причем кое-где след тотчас заполняется желтой болотной водой. Но вот он на Левой Лесной. Крепко-накрепко привязывает коньки к кирзовым сапогам. Наконец-то можно и покататься. Вон там поблескивает проплешина чистого, свободного от снега, льда. Поспешил туда, оттолкнулся одной ногой, а другая легко заскользила по холодной глади. В душе появилось ощущение праздника. Он успел хорошенько разогреться. Но вот раздался треск. Что это? Он не успел опомниться. Лёд под ногами разломался на мелкие части. В тот же миг сознание пронзила мысль: проваливаюсь под лед.

Парень широко раскинул руки. Хватался за острые осколки. Изо всех сил подтягивался. А мокрая, тяжелая одежда тянула вниз. Лёд крошился, полынья становилась всё шире. Изодранные и порезанные пальцы кровоточили, оставляя под собой красный след. Через какое-то время весь лёд вокруг окрасился в цвет их детдомовского флага. Он барахтался уже более часа, изнемогая, но надежды на спасение не оставил. “Бороться до последнего. Как Маресьев. Есть еще силы, есть. Главное, не отчаяться.” И он снова перебирал ногами и хватался за малейший выступ во льду окровавленными и посиневшими от холода пальцами.

Человек появился, когда надежда начинала понемногу таять.

-- Эй, эй!

Анатолий уже не слышал собственного голоса. А человек услышал. Он подошел поближе, оценил положение, крикнул “Держись, парень!” и куда-то исчез. А минут через десять вернулся с длинным шестом.

-- Хватайся, родимый. Сильнее держись.

С этими словами мужчина пододвинул к нему шест.

Анатолий ухватился. Борьба возобновилась. Потребовались считанные минуты, чтобы оказаться наверху.

-- Ползи, ползи сюда! – кричал человек.

-- Ползу, ползу, -- шептал Анатолий онемевшими губами, хотя тело уже отказывалось слушаться, и снова видел себя Маресьевым. И нестерпимо хотелось жить. А чтобы выжить, надо ползти. Пока.

-- Ну, теперь беги, -- выдохнул мужчина, когда он выбрался на безопасное место. – Беги домой.

Анатолий встал на ноги и продолжал стоять.

-- Где живешь то? – спросил спаситель и присмотрелся у пареньку. – Детдомовский, что ли? Да? Ну, тогда тем более беги. И сразу к доктору.

Мальчик хотел поблагодарить, но губы не двигались. Тогда он двинул одной, другой ногой. Посмотрел в сторону детдома. Вон она, его хата. Пожалуй, осилю. И двинулся вперед. Ему казалось, бежит, между тем как едва переставлял ноги.

К доктору он не пошел. Переоделся во всё сухое, растопил печку и прислонился к ней. По телу разлилось тепло, но потом вдруг стал бить озноб. Никого кроме него в помещении не было, все куда-то разбежались. Вместе с ознобом навалилась такая слабость, что он осунулся на пол. Спохватившись, добрался до кровати и залез под одеяло. Проспал до утра и наверняка спал бы еще, но ребята разбудили. Надо было собираться в школу.

Вскочил.

Чувствовал он себя неважно, даже в какой-то миг пошатнулся, но не придал значения.

Это был третий случай, когда Анатолий находился на волосок от смерти. Ему было всего двенадцать лет.

Через много-много лет, в августе 2001-го, он запечатлеет на цветном фото то место, где в детстве едва не расстался с жизнью. Так уж получилось, что это был его последний приезд на Родину, к окрестностям Беловежской пущи. Сфотографировал самые дорогие места, с которыми его породнило детство. Он приезжал сюда каждый год за две тысячи километров, чтобы встретиться со своими детскими воспоминаниями.

Речка Лесная Левая, пересекающая Шерешево, теперь уже не та. Прямая, затянутая ряской. А какая была красивая в пору его детства: извилистая, глубокая и чистая-чистая. Одним рукавом она устремляется на Запад и криницами-истоками теряется в пущанских дебрях, а другим – на Восток, где к ней сразу за поселком присоединяется такая же речка Точница, бежит, извиваясь, на юго-запад, к Бресту, по дороге сливается с Лесной Правой, превращается просто в Лесную и за Брестом, описав дугу и повернув на северо-запад, впадает в Западный Буг, по которому проходит граница с Польшей. Через польскую Вислу пущанские воды попадают в Балтийское море. Когда-то они выбросили в это море его страх, оставив ему любовь к жизни.

И он жил.

Ему нравилось в Шерешевском детдоме. Именно тем и нравилось, что здесь он ощущал полноту жизни.

А какие заботливые и умные здесь воспитатели. Одна только Ольга Михайловна Головорушко чего стоит. Она с первых дней почувствовал особое уважение и доверие к ней.

Анатолию, может быть, учеба дается не легче, чем другим, но его вместе с другом-звеньевым Колей Цитко всегда ставят в пример. Ему хочется везде успеть. А когда им привезли деревообрабатывающие станки, захотелось еще и на них поработать. Вспомнил, как отец после пожара в деревне строил людям дома, делал окна, двери и всё остальное, как выстругивал и себе резные наличники на окна. Да не успел, лишь одно окно украсил. Вспомнил смолистый запах стружки.

В мастерскую он заходил, как в святилище. Она рассчитана на десять рабочих мест, потому что в ней имеется десять комплектов столярных инструментов. А еще стоят три больших тиска, сверлильный станок, от которого получает электроэнергию токарный станок по дереву и циркулярная пила.

Отцу бы в свое время такое богатство. А то всё топор да пила, да рубанок с фуганком, да старенькая стамеска, ручное сверло, всякая железная мелочевка.

Когда им разрешили поработать здесь, его радости не было предела. Старался изо всех сил, слушал советы старших, и у него получались вполне пригодные и даже красивые карнизы. В мастерской он ремонтировал вместе со взрослыми и другими ребятами столы и стулья. Потом они перешли на спортгородок. То, что можно было здесь отремонтировать, ремонтировали, иные снаряды изготавливали по чертежам и на глаз. Для себя делали. Сами же здесь изо дня в день и занимались спортом. А когда возводили здание электростанции, пришлось побыть и подсобником. Серьезную работу выполняли на этом объекте взрослые. Здесь не только навык, но и сила требовались.

В 1957-м, когда Анатолий вместе со сверстниками складывали вещи для переезда в Брест, в училище радиосвязи, Роман Сафронович привез откуда-то пианино и пригнал трактор. Пианино Анатолия меньше всего интересовало. Он попросту не знал, что это такое. А вот трактор… Трогая руками огромные железные колеса, руль, теплый после работы двигатель, юноша завидовал тем, кто оставался здесь еще на некоторое время.

Жизнь в детдоме становилась всё интереснее и легче. Ну, конечно же, легче, потому что самый тяжелый труд в поле сможет выполнять механизм. Наверное, и еды будет побольше, потому что трактором участок побольше обработать можно. Хоть и не уезжай никуда. Но в училище, наверное, тоже очень много всего интересного будет.

Уже весна. Теплая и влажная весна 1957-го -- последняя в детдомовской биографии Анатолия Климца. Отличника учебы. Активиста. Ему уже идет пятнадцатый год. Он уже почти взрослый. Он чувствует в себе силу и потребность применить ее на благо людям, Родине, родным.

В один из погожих весенних дней приехал его проведать брат Михаил. Он уже учился в Могилевском культпросветучилище и работал заведующим избой-читальней в родном Ровбицке. Увлеченно рассказывал о поездках, учебе, работе. Радовался: младший брат не подводит, довольны им и воспитатели и Роман Сафронович. Они вспоминали о самом младшем, Александре : как он там?

В детских домах нынче условия, пожалуй, получше, чем дома в деревне, -- говорил Михаил. – Я погляжу, у вас тут чистота и порядок. Сам ухоженный, чистый, опрятный. Наверное, у Саши тоже все в порядке. Помнишь, я тебе в предыдущие приезды рассказывал, что воспитательница его письма присылала. После того я несколько раз был в Кобрине. Он ни на что не жалуется. Доволен воспитателями, а воспитатели – им.

-- Да, хорошо здесь. – Анатолий задумался. – А в пущу все равно хочется. Магнитом тянет. Перед отправкой в Брест отпрошусь на несколько недель, отведу душу. И Сашу повидать тоже хочется.

-- Сами, по идее, должны отпустить.

-- Еще лучше.

-- Приезжай, приезжай. Там по тебе твой Василий Рубель скучает, всё спрашивает, не приедешь ли. А я, как только подвернется свободная минута, к Саше заеду.

Из чистой и уютной комнаты, которая служит и спальней, и местом для выполнения домашних заданий, они выходят на улицу. Свежий воздух наполняет грудь.

-- Сейчас бы в лес за ландышами, -- произносит Анатолий. – Я соскучился по ландышам, ягодам, грибам.

-- Потерпи, вот приедешь, и нарвешь, -- не нашелся, что еще сказать, Михаил.

-- Да, я обязательно соберу букет ландышей, и подарю его маме.

-- Ей не до ландышей.

-- Я знаю. Все равно подарю.

-- Ну и молодец.

За разговором они и не заметили, как подошли к Шерешевской столовой.

-- Заходи. Покормлю. – Михаил отворил тяжелую металлическую дверь.

Каждый раз во время приезда Михаил кормил Анатолия в столовой горячим обедом. Это всё, что он при тогдашней своей бедности мог сделать для брата.

В этот день был гороховый суп и котлеты с картофельным гарниром.

От добавки Анатолий отказался, хотя ел всё с таким аппетитом, будто голодал по меньшей мере неделю.

-- Морят вас тут голодом.

-- Мне хватает.

Пообедав, они сфотографировались на фоне одной из улиц Шерешева и распрощались.